2 часть>
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПЕРВОЙ ФИЛОСОФИИ,
В КОИХ ДОКАЗЫВАЕТСЯ СУЩЕСТВОВАНИЕ БОГА И РАЗЛИЧИЕ
МЕЖДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШОЙ И ТЕЛОМ
УЧЕНЕЙШИХ И СЛАВНЕЙШИХ ЧЛЕНОВ СВЯЩЕННОГО ТЕОЛОГИЧЕСКОГО
ФАКУЛЬТЕТА В ПАРИЖЕ ПРИВЕТСТВУЕТ РЕНЕ ДЕКАРТ
Причина, побудившая меня предложить вам это
сочинение, столь основательна, и вы сами, как
я уповаю, найдете ее столь достойной вашей поддержки
(после того как усмотрите мотив моего начинания),
что лучшей защитой моего замысла будет, если
я вкратце объясню вам здесь мою цель.
Я всегда полагал, что существует два основных
вопроса среди тех, кои надлежит доказывать скорее
доводами философии, нежели теологии: хотя нам,
людям верующим, достаточно быть уверенными в
существовании Бога и в том, что душа не погибает
вместе с телом, неверующим, по-видимому, невозможно
внушить никакой религии и даже никакого нравственного
достоинства без предварительного доказательства,
с помощью естественного разума, этих двух положений;
ведь поскольку в этой жизни пороки часто получают
более высокую награду, нежели добродетели, немногие
предпочли бы истинное полезному, если бы не
страшились Бога и не ожидали в будущем загробного
существования. И хотя во всех отношениях правильно
верить в существование Бога, ибо этому учит
нас Священное писание, и, наоборот, верить Священному
писанию, ибо оно нам послано Богом (поскольку
вера - дар Божий, тот, кто одарил нас благодатью
веры во все остальное, способен также даровать
нам веру в собственное свое существование),
такое доказательство тем не менее невозможно
предложить неверующим, ибо они решили бы, что
это - порочный круг.
Итак, я принял во внимание, что не только вы
все, как и другие теологи, утверждаете возможность
доказательства существования Бога с помощью
естественного разума, но что и из Священного
писания может быть сделан вывод, гласящий: познание
Бога гораздо легче познания многих сотворенных
вещей; оно вообще настолько легко, что отсутствие
его у людей может быть поставлено им в вину.
Это ясно из следующих слов Премудрости, глава
13: "...они неизвинительны: если они столько
могли разуметь, что в состоянии были исследовать
временный мир, то почему они тотчас не обрели
Господа его?" И в 1-й главе Послания к
римлянам сказано: "Неизвинителен ты, всякий
человек" '. Там же словами "Что можно
знать о Боге, явно для них" нам, видимо,
дано понять, что в отношении Бога все, доступное
знанию, может быть доказано доводами, извлеченными
единственно лишь из нашего ума. Поэтому я и
решил, что мне подобает исследовать, каким образом
возникает такое доказательство и каким путем
Бог познается легче и достовернее, нежели преходящие
вещи.
Что же касается души, то, хотя многие считают
исследование ее природы делом нелегким, а некоторые
даже осмеливаются утверждать, будто, согласно
доводам человеческого разума, она погибает вместе-
с телом и противоположный взгляд зиждется только
на вере, все же - поскольку Латеранский собор,
состоявшийся при Льве Х, на восьмом своем заседании
осудил такие воззрения и ясно предписал христианским
философам опровергать подобные аргументы и по
мере сил выявлять истину - я не усомнился приступить
к этой теме.
Кроме того, я знаю, что многие нечестивцы не
желают верить в существование Бога и в различие
души и тела лишь потому, что никто, как они
утверждают, до сих пор не сумел доказать ни
того ни другого. Поэтому, хотя я ни в коей мере
им не сочувствую и, напротив, полагаю, что почти
все основания, приведенные великими людьми по
этим вопросам, - поскольку они хорошо ими поняты
- имеют силу доказательства, и я едва ли могу
тешить себя надеждой добавить к ним какие-то
новые, еще никем другим не придуманные, я тем
не менее считаю самым полезным свершением в
философии раз и навсегда со всем тщанием исследовать
наилучшие доводы и изложить их столь точно и
ясно, чтобы на будущее они явились для всех
надежными доказательствами. И наконец, поскольку
некоторые из лиц, коим известно, что я разработал
некий метод для разрешения любых трудностей
в науках - собственно, не новый, ибо нет ничего
древнее истины, но часто довольно удачно применявшийся
мною в других областях, - поскольку они настойчиво
просили меня испробовать его и в этой сфере,
я почел своим долгом сделать такую попытку.
В данном трактате содержится все, что я смог
в этом направлении сделать. Это не значит, что
я постарался собрать в нем все многоразличные
доводы, которые могут быть приведены для решения
нашей проблемы, да и не стоит затрачивать такие
усилия - разве только если бы среди этих доводов
не нашлось ни одного достаточно достоверного;
я проследил лишь самые главные и принципиальные
из них таким образом, чтобы осмелиться далее
предложить их уже в качестве достовернейших
и очевиднейших доказательств. Добавлю к этому:
я считаю эти доводы таковыми, что не усматриваю
иного пути, каким человеческая проницательность
могла бы когда-нибудь отыскать лучшие; настоятельность
предмета и забота о славе Божией, во имя которой
все это делается, заставляют меня изъясняться
немного свободнее, чем это обычно мне свойственно.
Но хотя я считаю свои доводы достоверными и
очевидными, тем не менее я не убежден в том,
что они будут понятны для всех. Ведь и в геометрии
Архимед, Аполлоний, Папп и другие выдвинули
множество положений, почитаемых всеми очевидными
и достоверными истинами (поскольку, взятые сами
по себе, они не содержат ровным счетом ничего
трудного для познания и ничего, что не согласовывалось
бы в точности с предшествующими трактовками),
и тем не менее из-за длиннот все это требует
весьма внимательного читателя и доступно пониманию
лишь немногих. Подобным образом, хотя я считаю
приводимые мною здесь доводы равными по своей
очевидности и достоверности геометрическим истинам
или даже превосходящими их, я опасаюсь, что
многие не поймут их в достаточной мере - как
потому, что они несколько длинны и зависят один
от другого, так и, главным образом, потому,
что они требуют ума, полностью свободного от
любых предрассудков и способного легко отрешиться
от соучастия чувств. В самом деле, на свете
существует, бесспорно, не больше людей, способных
к метафизическим умозрениям, нежели тех, кому
по силам умозрения геометрические. Помимо этого
здесь есть и такая разница: все убеждены, что
в геометрии ничто не утверждается без достоверного
доказательства; поэтому невежды здесь чаще заблуждаются,
признавая ложные положения (из желания прослыть
знатоками), нежели отвергая истинные; в философии
дело обстоит наоборот: поскольку все считается
там спорным, мало кто преследует истину, большей
же частью дерзают оспаривать все наилучшее,
дабы прослыть людьми проницательными.
Поэтому, каковы бы ни были мои доводы, поскольку
они относятся к области философии, я не надеюсь,
что мои усилия увенчаются успехом, если вы не
окажете мне своего покровительства. Ибо всеобщее
мнение о вашем факультете столь высоко и имя
Сорбонны пользуется столь великим авторитетом,
что после священных соборов ни одному сообществу
никогда не оказывалось столько доверия, как
вашему: не только в вопросах веры, но и в мирской
философии нигде не предполагается большей проницательности
и основательности в суждениях, большей их безупречности
и разумности. Я не сомневаюсь: если вы удостоите
уделить такого рода внимание моему сочинению,
вы, прежде всего, внесете в него исправления
(ведь, памятуя о том, что я всего только человек
и мне не дано все знать, я не утверждаю, будто
в нем не содержится ни одной ошибки); далее,
я не сомневаюсь в том, что, если у меня чего-либо
недостает или есть что-то недостаточно разработанное
либо требующее более тщательного разъяснения,
вы это дополните, завершите и дадите недостающее
освещение, или, по крайней мере, я сделаю это
сам после вашего поощрения; и наконец, я желал
бы, чтобы после одобрения моих доводов относительно
существования Бога и отличия души от тела, когда
они будут доведены до той степени ясности, до
которой я считаю возможным их довести (т. е.
до степени точнейших доказательств), вы соблаговолили
публично засвидетельствовать это. Повторяю,
я не сомневаюсь: если это сбудется, все заблуждения,
когда-либо существовавшие в этих вопросах, вскоре
изгладятся из умов людей. Сама истина заставит
остальных даровитых и ученых мужей подтвердить
ваше суждение; к ней присоединится ваш авторитет,
дабы атеисты - как правило, люди скорее поверхностные,
нежели ученые и даровитые,- отреклись от духа
противоречия и сами, быть может, стали защищать
доводы, принятые, как они это увидят, всеми
одаренными и проницательными людьми в качестве
доказательств: ведь в противном случае они будут
изобличены в непонимании. В конце концов и все
прочие легко поверят стольким свидетельствам
и на свете не останется никого, кто осмелился
бы усомниться в существовании Бога или в реальном
отличии души от тела. Вы сами, в силу вашей
особой мудрости, можете лучше всех судить, сколь
великая польза отсюда воспоследует; перед вами,
всегдашними и величайшими столпами католической
церкви, мне неприлично защищать здесь в более
подробных речах дело Бога и веры.
ПЕРВОЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ
О том, что может быть подвергнуто сомнению
Вот уже несколько лет, как я приметил, сколь
многие ложные мнения я принимал с раннего детства
за истинные и сколь сомнительны положения, выстроенные
мною впоследствии на фундаменте этих ложных
истин.; а из этого следует, что мне необходимо
раз и навсегда до основания разрушить эту постройку
и положить в ее основу новые первоначала, если
только я хочу когда-либо установить в науках
что-то прочное и постоянное. Однако труд этот
виделся мне огромным, и я отложил его до возраста
настолько зрелого, что более подходящие годы
для жадного усвоения наук последовать за ним
уже не могут. А посему я медлил так долго, что
в дальнейшем не искупил бы своей вины, если
бы время, оставшееся мне для действия, я потратил
на размышления. Итак, я довольно кстати именно
сейчас освободил свой ум от всяких забот и обеспечил
себе безмятежный покой в полном уединении, дабы
на свободе серьезно предаться этому решительному
ниспровержению всех моих прежних мнений.
Для этого, однако, не было нужды обнаруживать
ложность всех их без исключения, да я, возможно,
и не сумел бы никогда этого достичь; но так
как сам разум побуждает нас столь же тщательно
воздерживаться от признания вполне достоверных
и безусловных истин, сколь и от явно ложных,
то, чтобы отвергнуть все эти мнения, будет довольно,
если для каждого из них я найду причину в нем
усомниться. Это не значит, что мне следует разбирать
в отдельности каждое: то был бы нескончаемый
труд; но так как подкоп фундамента означает
неизбежное крушение всего воздвигнутого на этом
фундаменте здания, я сразу поведу наступление
на самые основания, на которые опирается все
то, во что я некогда верил.
Без сомнения, все, что я до сих пор принимал
за самое истинное, было воспринято мною или
от чувств, или через посредство чувств; а между
тем я иногда замечал, что они нас обманывают,
благоразумие же требует никогда не доверяться
полностью тому, что хоть однажды ввело нас в
заблуждение.
Но, может быть, хотя чувства иногда и обманывают
нас в отношении чего-то незначительного и далеко
отстоящего, все же существует гораздо больше
других вещей, не вызывающих никакого сомнения,
несмотря на то что вещи эти воспринимаются нами
с помощью тех же чувств. К примеру, я нахожусь
здесь, в этом месте, сижу перед камином, закутанный
в теплый халат, разглаживаю руками эту рукопись
и т. д. Да и каким образом можно было бы отрицать,
что руки эти и все это тело - мои? Разве только
я мог бы сравнить себя с Бог ведает какими безумцами,
чей мозг настолько помрачен тяжелыми парами
черной желчи, что упорно твердит им, будто они
- короли, тогда как они нищие, или будто они
облачены в пурпур, когда они попросту голы,
наконец, что голова у них глиняная либо они
вообще не что иное, как тыквы или стеклянные
шары; но ведь это помешанные, и я сам показался
бы не меньшим безумцем, если бы перенял хоть
какую-то их повадку.
Однако надо принять во внимание, что я человек,
имеющий обыкновение по ночам спать и переживать
во сне все то же самое, а иногда и нечто еще
менее правдоподобное, чем те несчастные - наяву.
А как часто виделась мне во время ночного покоя
привычная картина - будто я сижу здесь, перед
камином, одетый в халат, в то время как я раздетый
лежал в постели! Правда, сейчас я бодрствующим
взором вглядываюсь в свою рукопись, голова моя,
которой я произвожу движения, не затуманена
сном, руку свою я протягиваю с осознанным намерением
- спящему человеку все это не случается ощущать
столь отчетливо. Но на самом деле я припоминаю,
что подобные же обманчивые мысли в иное время
приходили мне в голову и во сне; когда я вдумываюсь
в это внимательнее, то ясно вижу, что сон никогда
не может быть отличен от бодрствования с помощью
верных признаков; мысль эта повергает меня в
оцепенение, и именно это состояние почти укрепляет
меня в представлении, будто я сплю.
Допустим, что мы действительно спим и все эти
частности - открывание глаз, движения головой,
протягивание рук - не являются подлинными, и
вдобавок, быть может, у нас и нет таких рук
и всего этого тела; однако следует тут же признать,
что наши сонные видения суть как бы рисованные
картинки, которые наше воображение может создать
лишь по образу и подобию реально существующих
вещей; а посему эти общие представления относительно
глаз, головы, рук и всего тела суть не воображаемые,
но поистине сущие вещи. Ведь даже когда художники
стремятся придать своим сиренам и сатирчикам
самое необычное обличье, они не могут приписать
им совершенно новую природу и внешний вид, а
создают их облик всего лишь из соединения различных
членов известных животных; но, даже если они
сумеют измыслить нечто совершенно новое и дотоле
невиданное, т. е. абсолютно иллюзорное и лишенное
подлинности, все же эти изображения по меньшей
мере должны быть выполнены в реальных красках.
По той же самой причине, если даже эти общие
понятия - "глаза", "голова",
"руки" и т. п.- могут быть иллюзорными,
с необходимостью следует признать, что по крайней
мере некоторые другие вещи, еще более простые
и всеобщие, подлинны и из их соединения, подобно
соединению истинных красок, создаются воображением
все эти существующие в нашей мысли (in cogitatione
nostrae) то ли истинные, то ли ложные образы
вещей.
Такого рода универсальными вещами являются,
по-видимому, вся телесная природа и ее протяженность,
а также очертания протяженных вещей, их количество,
или величина, и число, наконец, место, где они
расположены, время, в течение которого они существуют,
и т. п. На этом основании, быть может, будет
правдоподобным наш вывод, гласящий, что физика,
астрономия, медицина и все прочие науки, связанные
с исследованием сложных вещей, недостаточно
надежны; что же до арифметики, геометрии и других
такого же рода дисциплин, изучающих лишь простейшие
и наиболее общие понятия - причем их мало заботит,
существуют ли эти понятия в природе вещей,-
то они содержат в себе нечто достоверное и не
подлежащее сомнению. Ибо сплю ли я или бодрствую,
два плюс три дают пять, а квадрат не может иметь
более четырех сторон; представляется совершенно
немыслимым подозревать, чтобы столь ясные истины
были ложны.
Между тем в моем уме издавна прочно укоренилось
мнение, что Бог существует, что он всемогущ
и что он создал меня таким, каков я есть. Но
откуда я знаю, не устроил ли он все так, что
вообще не существует ни земли, ни неба, никакой
протяженности, формы, величины и никакого места,
но тем не менее все это существует в моем представлении
таким, каким оно мне сейчас видится? Более того,
поскольку я иногда считаю, что другие люди заблуждаются
в вещах, которые, как они считают, они знают
в совершенстве, то не устроил ли Бог так, что
я совершаю ошибку всякий раз, когда прибавляю
к двум три или складываю стороны квадрата либо
Произвожу какое-нибудь иное легчайшее мысленное
действие? Но, может быть, Бог не пожелал, чтобы
я так обманывался,- ведь он считается всеблагим?
Однако, если его благости в высшей степени противоречило
бы, если бы он создал меня вечно заблуждающейся
тварью, той же благости должно быть чуждо намерение
вводить меня иногда в заблуждение; а между тем
этого последнего нельзя исключить.
Быть может, найдутся люди, предпочитающие отрицать
существование столь могущественного Бога, чтобы
не признавать недостоверность всех остальных
вещей. Что ж, не будем пока с ними спорить и
допустим, что все наши представления о Боге
ложны. Но поскольку ошибки в заблуждения считаются
неким несовершенством, то, каким бы образом
я, по их мнению, ни достиг состояния своего
бытия - в силу ли рока, случайности, последовательной
связи вещей или какой-то иной причины,- чем
менее могущественным они сочтут виновника моего
появления на свет, тем вероятнее я окажусь столь
несовершенным, что буду всегда заблуждаться.
На такого рода аргументы мне нечего возразить,
и я вынужден признать, что из всех вещей, некогда
почитавшихся мною истинными, нет ни одной, относительно
которой было бы недопустимо сомневаться; к такому
выводу я пришел не по опрометчивости и легкомыслию,
но опираясь на прочные и продуманные основания.
Поэтому я должен тщательно воздерживаться от
одобрения не только вещей явно ложных, но точно
так же и от того, что прежде мне мнилось истинным,-
если только я хочу прийти к чему-либо достоверному.
Однако недостаточно того, чтобы только обратить
на это внимание,- необходимо всегда это помнить;
ведь привычные мнения упорно ко мне возвращаются
и овладевают моей доверчивостью, словно против
моей воли, как бы в силу долголетней привычки
и знакомства с ними; а я никогда не отвыкну
соглашаться с ними и им доверять, пока буду
считать их такими, каковы они и на самом деле,
т. е. в чем-то сомнительными (как я только что
показал), но тем не менее весьма вероятными
и гораздо более заслуживающими доверия, нежели
опровержения. А посему, как я полагаю, я поступлю
хорошо, если, направив свою волю по прямо противоположному
руслу, обману самого себя и на некоторый срок
представлю себе эти прежние мнения совершенно
ложными домыслами - до тех пор, пока, словно
уравновесив на весах старые и новые предрассудки,
я не избавлюсь от своей дурной привычки отвлекать
мое суждение от правильного восприятия (perceptio).
Ведь я уверен, что отсюда не воспоследует никакой
опасности заблуждения, а также и не останется
места для дальнейшей неуверенности, поскольку
я усердствую теперь не в каких-то поступках,
но лишь в познании вещей.
Итак, я сделаю допущение, что не всеблагой
Бог, источник истины, но какой-то злокозненный
гений, очень могущественный и склонный к обману,
приложил всю свою изобретательность к тому,
чтобы ввести меня в заблуждение: я буду мнить
небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки
и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися
мне ловушками, расставленными моей доверчивости
усилиями этого гения; я буду рассматривать себя
как существо, лишенное рук, глаз, плоти и крови,
каких-либо чувств: обладание всем этим, стану
я полагать, было лишь моим ложным мнением; я
прочно укореню в себе это предположение, и тем
самым, даже если и не в моей власти окажется
познать что-то истинное, по крайней мере, от
меня будет зависеть отказ от признания лжи,
и я, укрепив свой разум, уберегу себя от обманов
этого гения, каким бы он ни был могущественным
и искусным. Однако решение это исполнено трудностей,
и склонность к праздности призывает меня обратно
к привычному образу жизни. Я похож на пленника,
наслаждавшегося во сне воображаемой свободой,
но потом спохватившегося, что он спит: он боится
проснуться и во сне размягченно потакает приятным
иллюзиям; так и я невольно соскальзываю к старым
своим представлениям и страшусь пробудиться
- из опасения, что тяжкое бодрствование, которое
последует за мягким покоем, может не только
не привести меня в будущем к какому-то свету,
но и ввергнуть меня в непроглядную тьму нагроможденных
ранее трудностей.
|